Сага о Бриттланде [СИ] - Наталья Викторовна Бутырская

железа ржачину и обжигал его в очаге. Живодер сумел разговорить Одноглазого, и тот с не меньшим интересом рассматривал приспособления, расспрашивал о чем-то, поглядывая на меня.

Я еле-еле угадывал отдельные слова в их разговоре, и, чаще всего, это были «нордур», «нож», «резать», «огонь», «шрам». Наверное, я смог бы прирезать семирунного. Если схватить нож, если вонзить его под подбородок, если тут же огреть Живодера… Ага, а потом выйти и наткнуться на злых бриттов! Но даже если удастся, куда потом? Вернуться к Альрику? Ульвид меня и там достанет.

Как так получилось, что я впал в немилость сразу у двоих конунгов Бриттланда?

Буду ждать. Буду ждать. А когда терпение иссякнет, убью обоих и сбегу. Фомрир до сих пор был на моей стороне. Хотя нет, не убью. Несмотря на угрозы Полузубого, я не видел в нем врага. Если бы он хотел, то давно бы избавился от меня и Живодера, а так всего лишь пару раз врезал да подвесил на ночь к столбу.

Эта ночь прошла неспокойно, я никак не мог улечься: болели плечи. И снова сумрачные сны, тревожные, непонятные. Я слышал в них Тулле, но никак не мог разглядеть его лица. Снова мелькали едва знакомые люди, они умирали, воскресали, оборачивались драуграми, обретали твариные черты. Рабыня из дома Хрокра смеялась надо мной, а когда я содрал с нее рубаху, то увидел между ее ног зубастую пасть, которая высунула длинный зеленый язык и мерзко захохотала. Под конец я почувствовал тяжесть руки на своем плече, так обычно делал Тулле, чтобы успокоить меня, обернулся, а там тьма. Живая густая тьма, внутри которой билось человеческое сердце.

Утром меня отвели к уборной, затем затащили обратно в землянку. Одноглазый впечатал меня лицом в лавку, и Живодер приступил к разукрашиванию моей шкуры.

Вначале боли почти не было. Бритт резал кожу мелкими быстрыми движениями и сразу мазал какой-то смесью, потом водил пальцем между порезами, тыкал длинными толстыми иглами, снова мазал, и лишь под конец дошел до раскаленного железа. При этом он явно пояснял свои действия Одноглазому, но, сучий сын, на бриттском. Каждое слово — на бриттском. И мне не нравилось, что имена Домну и Дану звучали так часто.

На вторую половину дня меня оставили в покое. Живодер намазал спину жгучей мазью, сказал:

— Лежать. Спина — нет! Рука нет!

— Да пошел ты!

Но это не было пыткой. Я даже не мог как следует разозлиться на Живодера. Он не собирался мучить меня, всего лишь сделать рисунок на моей спине. Думаю, он испытывал большие страдания, когда увечил свою кожу.

Каждый день Живодер проверял мои раны, некоторые углублял, если ему казалось, что они слишком хорошо заживают, в некоторые втирал какие-то смеси, от чего те горели и чесались, добавлял новые ожоги и порезы, пока спина не превратилась в сплошное месиво из мяса и боли. Одноглазый заразился от Живодера безумием и захотел украсить себе шрамами лицо, наверное, чтобы пустая глазница не так была заметна. Так что после работы надо мной Живодер медленно и аккуратно трудился над Одноглазым. Я заметил, что порезы он натирал не только лечебными мазями, порой он вгонял туда угольную пыль, и после заживления там оставались черные несмывающиеся линии. Значит, у меня будут не просто хитровывернутые шрамы. Не спина, а целый гобелен!

А по вечерам приходил Полузубый и выжигал мои мозги своими речами.

— Что посулил Харальд за твою храбрость? Дом? Хорошую кольчугу? Меч? Посватать за тебя достойную деву? Зачем ты это делаешь? А, может, ты ненавидишь бриттов? Наверное, кто-то из твоих родных погиб три года назад. А теперь подумай, что чувствует каждый из нас! Норды у нас отняли всё: честь, свободу, богов, семьи и нашу страну.

— Да насрать мне на Харальда. Он сделал нас изгоями, — в сотый раз говорил я, не вставая с лавки.

— А с каким заданием он послал тебя? Узнать, живы ли еще дикие бритты? Или, может, он направил тебя прямо в это поселение? Может, весной сюда придут сотни нордов, чтобы сжечь и эти дома? Живодер сказал, что с ним о том не говорили, что всё знаешь только ты.

Угу, нашел дурака. Если бы Живодер так сказал, то мне шкуру бы не разрисовывали, а срезали. Маленькими такими кусочками.

— Нет, Харальд не знает, где мы. В той битве у него погиб старший сын, и если бы он знал, то местные леса бы уже горели. Так чей ты, маленький норд? Кому ты служишь?

Я отвечал, а Полузубый сразу же забывал мой ответ и спрашивал еще раз. Через несколько слов еще раз. Даже мне начало казаться, что я вру, что моего отца зовут не Эрлинг, да и я вовсе не Кай. Чем чаще я повторял одно и то же, тем менее правдивым это выглядело. Дошло до того, что один раз за меня на все вопросы ответил Живодер на чистом нордском, ни разу не сбившись.

Полузубый словно и не искал правды. Может, он соскучился по нордскому языку? А то вокруг всё бриттский и бриттский. Вырос ведь Полузубый явно среди нордов.

— Думаешь, ты оскорбил наших богинь? Нет, ты оскорбил свою веру! Что есть Бездна? Бездна — это Домну, а Домну — это Бездна. У нордов нет богини, равной Дану, но есть Орса. Назвал бы ты Орсу сукой? Может, и назвал бы. Я тоже мог бы пройтись по каждому из нордских богов, я знаю их имена, слышал истории о них! Но не буду.

— Потому что наши боги сильнее.

— Разве Бездна сильнее Домну? Разве Амаэтон не равен Фольси? Или Гофанон уступает Корлеху?

— Вы проиграли, значит, ваши боги слабее! — хохотнул я и скривился от боли: Полузубый легонько хлопнул меня по спине.

— Нет! Это наказание Домны за то, что мы забыли истину. Наши конунги и ярлы исказили правду и поплатились за то. Когда все бритты снова вспомнят свои корни, когда в каждом доме принесут жертву в честь Домну, когда ее поцелуй снова станет честью и наградой, а не проклятьем…

— Когда свиньи научаться летать.

И я снова закряхтел от боли.

— Так вот тогда бритты скинут нордский гнёт и восстановят свою честь.

Вот так прошло, наверное, дней десять. Живодер почти не резал спину, а лишь следил за заживлением. Мне всё еще было больно наклоняться и потягиваться, но лежать на боку и ходить я уже мог.

Ближе к вечеру в землянку ворвался Полузубый и сказал всем идти на